Анастасия Баталова - Девичье сердце [СИ]

жизнь твоя — медузы тихо дрейфуют мимо
как полиэтиленовые пакеты –
всё то, что в тебе нечаянно, неповторимо –
прозрачное тельце, что держишь сейчас в руке ты,

когда так красиво, что хочется просто плакать
и рвать руками абрикосовую соками истекающую мякоть,
вдыхая сладкий ласковый аромат –
отзвуки мира, которыми ты богат –
жизнь твоя -

плески волн и оранжевая луна –
то, что ни с кем нельзя разделить сполна, 
звёзды в небе чёрном, таком глубоком,
спокойные звёзды — будто лежат на дне,
и нет никого в этой стыни и тишине -

жизнь твоя — недолгая беседа с богом.
наедине.

Говорят, что способна любовь возвести города
на песке, напоить пустыню живой водою…
Всемогуща любовь. Но моя к тебе — никогда
не бывала орудием праведного труда,
лишь мучительной пыткой, манией и бедою.

Я взираю на небо, ресницами свет дробя –
но в нём нет ни единой подсказки господней, ни птицы,
ни облака… "Если ты смерть — умирай, любя,
ведь любовь — лишь поток космический сквозь тебя,
и тебе выбирать, во что ему воплотиться…"

Может, выстроим город наш на глухом песке,
место выберем и древко воткнём, заметим?
Только твой силуэт растворяется вдалеке.
Я стою одна, и лопата дрожит в руке.

Я люблю тебя. И не знаю, что делать с этим.

Неверный свет на бледной коже собран.
Твоих ресниц смыкаются тиски.
И при луне оскаленные ребра
сверкнут на миг. Небрежные мазки
ночного света — пролитая ртуть.
В изгибы влита гибельная сила.
Ты у меня насмешливо спросила:
"Боялся ты меня когда-нибудь?"

Луна качнулась томная нагая
в твоих зрачках агатовых тогда.
Платон писал, что красота пугает…
И, вспомнив это, я ответил:
"Да."

Мне часто снится наш уютный дом,
и наша дочь с растрепаной косичкой –
моя любовь, не ставшая привычкой –
утиный пруд, подёрнувшийся льдом,
вечерний двор, домашний запах сладкий,
свет лампы жёлтый, сумерки зимой,
пугливый холодок, залегший в складке
пальто, который ты принёс домой,
и поцелуй, полынь да белладонна,
как только ты ступаешь на порог –
моя любовь, которая бездонна,
как то, что мне в тебе откроет Бог.

Как же много даров ты таишь!
Я вдруг вышел из комы
(пребывая в ней в женщинах я лишь забавы искал);
мне привёл, приобняв очень бережно, общий знакомый
(так приносят вино, до краёв если полон бокал)
и представил тебя. Ничего, кроме скромных приветствий
пересохшие губы ответить тогда не смогли –
как же много сокровищ в тебе! –
будто яблок на ветви,
что под тяжестью их наклонилась до самой земли…
Поразвлечься тобой от безлюбия, хмеля и скуки –
не посметь. Разве только в душе беспросветная мгла.

Столько скрыто в тебе,
что внезапно опустятся руки
недостойные так, точно ты их собой обожгла.

Этот вечер хрустальный — прозрачные буквы и строки
на невидимый лист я дрожащей рукою кладу.
Наша жизнь коротка. Поджимают условные сроки.
Я пишу свой роман. Чтоб успеть завершить. На ходу.
Непрерывно пишу. Собирая в него понемножку:
как в меня опрокинута чистых небес бирюза,
как согретые почки остры, как бродячую кошку
переехал КАМАЗ… А когда закрываю глаза,
каждый раз я отчетливо вижу его обложку… 
Темнота.

Когда рассвет как обнажённый мальчик
выходит, выкупавшийся, из океана,
а травы расстилают на лугу
легчайший аромат из сотен нитей тканый,
и шмель тяжёлой каплей тела своего,
повиснув, гнёт цветок подбитый шёлком,
я думаю: как мир во мне вмещён?
Весь целиком или малюсеньким осколком?
И что потом, когда слепая смерть
моё пространство свёрнутое в свиток
бесследно уничтожит как одну
из неудачных творческих попыток?

"Легко касался, точно ветер плеч,
и целовал так бережно как луч
рассвета трогал розы…"

Мрак колюч,
впитавший грёзу, он мне шепчет: плачь
о нём, не дай тоске себя увлечь,
вцепиться в душу насмерть — увеличь
ты скорбь до невозможности — калечь
себя, но вырви с корнем это! Плачь.
Освобождайся!
И не смей толочь
воспоминаний в ступе. Не накличь
себе шестёрку верных адских кляч.
Из рук безумия не вздумай взять калач
надежды.
Позабудь.
Очистись.
Плачь.

Насколько мы разные! Я воплощенье огня –
росток неспокойного пламени рыжей окраски,
я силюсь обжечь, только это скорей для острастки,
чтоб скрыть беззащитность свою перед натиском ласки,
чтоб думали: без рукавиц, кочерги и оснастки
пожарного лучше не стоит касаться меня…

Твой смех рассыпается звоном серебрянной ложки:
пожар понарошку, не искры — а жалкие крошки! 
Ты мраморный зал, статуэтка египетской кошки –
и каменным холодом пламя загнал в западню.

Ты словно старинный подсвечник — такому огню
как я в самый раз танцевать у тебя на ладошке.

Контур встречи грядущей штрихами уже обозначен.
Место и время известны. Подобран цвет.
Но я всё боюсь: вдруг что-то пойдёт иначе…
Обрушатся планы. Сорвётся внезапно в кювет
маршрутка — а вдруг не ляжет судьба полого
до завтра, назло нам нелёгких путей ища?
Ты не смешил, я надеюсь, сегодня Бога?
и не сердил? Мы увидимся?
Обещай.

Дело давних времен. Мне поведал про то домовой,
что ночами не знает покоя — скрипят половицы. 
…Было три жениха у одной распрекрасной девицы.
Целых три! А обычай велел ей избрать одного.

Первый ей говорил: "Будь со мной, ведь любовь — это злато.
Все сокровища мира тебе я готов поднести!
Если станешь моей, несказанно ты будешь богата."
Он разжал свой кулак, показав самоцветы в горсти.

А второй восклицал: "Будь со мной, ведь любовь — это пламя!
Вечный двигатель наших сердец — им не ведом покой.
Если станешь моей, я твой образ восславлю стихами –
будешь музой и в вечность войдёшь рукописной строкой!"

Ну а третий молчал и слегка улыбался невесте;
были руки пусты, не горели от страсти глаза.
Сделав шаг ей навстречу, он очень спокойно сказал:
"Ты прости, не припас ни даров, ни волнующей лести,

да и сам похваляться не стану намеренно я.
Не герой хоть, а тверд: коли клятву давал — не нарушу.
Пусть слова не красны, но такая любовь как моя –
снизошествие Бога с небес на мятежную душу."

Не прощайтесь подолгу,
ведь жизнь — череда расставаний,
и тянуть их бессмысленно, новое ждёт впереди.
Уходи поскорей — всё равно никакими словами
не сказать о безвременьи трудных прощаний — иди –
руки в руки стоять, впившись взглядами жадно, что толку? –
драгоценных мгновений ведь не удержать, не сберечь.
Легковесней любите. Ни с кем не прощайтесь подолгу.
Даже если судьба не сулит никогда больше встреч.

Когда-то я работал палачом.
Судите, коли вам судить охота.
Не принимать всерьёз свою работу
умел я, жил, не думал ни о чём.

Я поедал глазунью на рассвете.
Погоду слушал. Подводил часы.
Как у других жена была. И дети.
Я целовал их, уходя, в носы.

А на работе пил горячий кофе,
уютно сидя в кресле, за столом.
Спокойный. Важный. Настоящий профи
с начищенным и смазанным стволом.

И привели однажды… Иисуса.
Сказали: Вот разбойник и злодей.
Он как дитя был: щупленький, безусый,
а на ладонях — шрамы от гвоздей.

Но не возникло даже тихой муки
сомнения. Ведь все решил судья.
Он — голос правосудия. Я — руки.
Я не смотрю в глаза им, выводя.

Так учат нас. Я состоялся, вызрел.
Успел привыкнуть. Город чуть зарЕл.
Нажал курок. Как долго длился выстрел!
Пока летела пуля, я прозрел.